Неточные совпадения
Солдат слегка притопывал.
И слышалось, как стукалась
Сухая
кость о
кость,
А Клим молчал: уж двинулся
К служивому народ.
Все
дали: по копеечке,
По грошу, на тарелочках
Рублишко набрался…
— Нет, я узнала бы. Как хорошо вы сделали, что
дали нам знать! Не было дня, чтобы
Костя не вспоминал о вас и не беспокоился.
Если б только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с концом, а он затопал ногами, грозил пальцем, стучал палкой: «Я тебя, говорит, мальчишку, в острог: я тебя туда, куда ворон
костей не заносил; в двадцать четыре часа в мелкий порошок изотру, в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я
дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился в него.
«Пар
костей не ломит», — выдумали поговорку у нас; но эта поговорка заключает отрицательную похвалу теплу от печки, которая, кроме тепла, ничего и не
дает организму.
— В том-то и дело, что
Костя доказывает совершенно противное, то есть что если обставить приисковых рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски будут
давать предпринимателям одни убытки. Они поспорили горячо, и
Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и вашим предкам отчасти, а отец принял все на свой счет и ужасно рассердился на Костю.
— Наде было пять лет, когда вы с
Костей уехали в Петербург, — заметила Марья Степановна,
давая дочери место около себя.
— Так и знал, так и знал! — заговорил Веревкин, оставляя какую-то
кость. — Не выдержало сердечко? Ах, эти
дамы, эти
дамы, — это такая тонкая материя! Вы, Сергей Александрыч, приготовляйтесь: «Sophie Ляховская — красавица, Sophie Ляховская — богатая невеста». Только и свету в окне, что Sophie Ляховская, а по мне так, право, хоть совсем не будь ее: этакая жиденькая, субтильная… Одним словом — жидель!
Длинная тощая фигура Ивана Яковлича, с согнутой спиной и тонкими ногами, не
давала никаких оснований предположить, что Nicolas Веревкин был
кость от
кости, плоть от плоти именно такой подвижнической фигуры.
Хоть и больших болей у меня нет, а ноет у меня там, в самом нутре, и в
костях тоже; не
дает спать как следует.
— А ты думаешь, я тебя боюсь?.. Ах ты, тараканья
кость!.. Да я тебя так расчешу!..
Давай расчет, одним словом!.. За все за четыре года.
Крепких, больших
костей, особенно разбитых, никогда
давать не должно.
Лиза вметала другую
кость и опять подняла голову. Далеко-далеко за меревским садом по дороге завиднелась какая-то точка. Лиза опять поработала и опять взглянула на эту точку. Точка разрасталась во что-то вроде экипажа. Видна стала городская, затяжная дуга, и что-то белелось; очевидно, это была не крестьянская телега. Еще несколько минут, и все это скрылось за меревским садом, но зато вскоре выкатилось на спуск в форме дрожек, на которых сидела
дама в белом кашемировом бурнусе и соломенной шляпке.
С другой стороны, знавал я и таких следователей, которые были, что называется, до мозга
костей выжиги, и между тем сразу внушали полное доверие к себе потому только, что умели кстати ввернуть слово «голубчик», или потрепать подсудимого по брюху, или даже
дать ему, в шутливом русском тоне, порядочную затрещину в спину — полицейская ласка, имеющая равносильное значение с словом"голубчик".
— Непременно, — отвечает, — надежнее: видишь, он весь сухой,
кости в одной коже держатся, и спиночка у него как лопата коробленая, по ней ни за что по всей удар не падет, а только местечками, а сам он, зри, как Бакшея спрохвала поливает, не частит, а с повадочкой, и плеть сразу не отхватывает, а под нею коже напухать
дает.
Нос у ней был несколько велик, но красивого, орлиного ладу, верхнюю губу чуть-чуть оттенял пушок; зато цвет лица, ровный и матовый, ни
дать ни взять слоновая
кость или молочный янтарь, волнистый лоск волос, как у Аллориевой Юдифи в Палаццо-Питти, — и особенно глаза, темно-серые, с черной каемкой вокруг зениц, великолепные, торжествующие глаза, — даже теперь, когда испуг и горе омрачили их блеск…
Постепенно Кусака привыкла к тому, что о пище не нужно заботиться, так как в определенный час кухарка
даст ей помоев и
костей, уверенно и спокойно ложилась на свое место под террасой и уже искала и просила ласк. И отяжелела она: редко бегала с дачи, и когда маленькие дети звали ее с собою в лес, уклончиво виляла хвостом и незаметно исчезала. Но по ночам все так же громок и бдителен был ее сторожевой лай.
— Только — чтобы чистого мяса
дать, без
костей!
А тут с первого дня, как я завел
кости, моя собственная родная мать пошла ко мне приставать: «
Дай, дитя мое, Варнаша, я его лучше схороню».
Городничий говорит: «Не
дать ли квартальному предписание, чтоб отобрать
кости?» Но этот бандит: «Мне ничего, говорит, не нужно: я их сейчас без предписания отберу и уложу в гробик в детский, да и кончено».
— Правда, истинная правда, — отвечал, вздохнув, ротмистр. — Вот мы с лекарем маленькую новость сделали:
дали Варнаве мертвого человека сварить, а и то сколько пошло из этого вздора! Кстати, дьякон: ты, брат, не забудь, что ты обещал отобрать у Варнавки эти
кости!
— Не туда, сударь, не в ту сторону направляем ум — не за серебро и злато держаться надобно бы, ой, нет, а вот — за грамоту бы, да! Серебра-злата надо мно-ого иметь, чтобы его не отняли и
давало бы оно силу-власть; а ум-разум — не отнимешь, это входит в самую
кость души!
— Эх! Куда спешишь!
Дай расскажу… Да как треснул он меня, пуля кость-то не пробила, тут и осталась. Я и говорю: ты ведь меня убил, братец мой. А? Чтò ты со мной сделал? Я с тобой так не расстанусь. Ты мне ведро поставишь.
— Алеша умный, Алеша добрый, — проговорил
Костя, лениво поднимая голову, — но, милая моя, чтобы узнать, что он умный, добрый и интересный, нужно с ним три пуда соли съесть… И какой толк в его доброте или в его уме? Денег он вам отвалит сколько угодно, это он может, но где нужно употребить характер,
дать отпор наглецу и нахалу, там он конфузится и падает духом. Такие люди, как ваш любезный Алексис, прекрасные люди, но для борьбы они совершенно не годны. Да и вообще ни на что не годны.
—
Дай бог! — сказал
Костя, выпивая перед супом рюмку водки.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал на колени старик, посмотрел в небо и в
даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял с
костей своих лохмотья, положил на камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину и, глядя в небо, — поплыл в
даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
— Стой, молчи! А покамест ты его, мальчишку-то, дай-ка мне, — нечего тут ему делать!.. А мне заместо процента он и послужит… Тряпку поднимет,
кость подаст… Всё мне, старику, спины не гнуть…
— Я его знал года четыре тому назад! — рассказывал Макаров. Теперь лицо у него как будто вдруг удлинилось, высохло, стали заметны
кости, глаза раскрылись и, тёмные, твёрдо смотрели вдаль. — Он выдал одного студента, который книжки нам
давал читать, и рабочего Тихонова. Студента сослали, а Тихонов просидел около года в тюрьме и помер от тифа…
Девочки боготворили Дарью Михайловну; взрослые мастерицы тоже очень ее любили и доверяли ей все свои тайны, требующие гораздо большего секрета и внимания, чем мистерии иной светской
дамы, или тайны тех бесплотных нимф, которые «так непорочны, так умны и так благочестия полны», что как мелкие потоки текут в большую реку, так и они катятся неуклонно в одну великую тайну: добыть себе во что бы то ни стало богатого мужа и роскошно пресыщаться всеми благами жизненного пира, бросая честному труду обглоданную
кость и презрительное снисхождение.
— Всё не то, всё не то, — говорила она, — не маните добрый народ медом на остром ноже, — ему комплименты лишнее. Проще всё надо:
дайте ему наесться, в бане попариться да не голому на мороз выйти. О
костях да о коже его позаботитесь, а тогда он сам за ум возьмется.
Не больше как через полчаса она уже сидела на полу в большой светлой комнате и, склонив голову набок, с умилением и с любопытством глядела на незнакомца, который сидел за столом и обедал. Он ел и бросал ей кусочки… Сначала он
дал ей хлеба и зеленую корочку сыра, потом кусочек мяса, полпирожка, куриных
костей, а она с голодухи все это съела так быстро, что не успела разобрать вкуса. И чем больше она ела, тем сильнее чувствовался голод.
Знаток сказал бы даже, что была только одна порода в России, которая могла
дать такую широкую
кость, такие громадные маслаки, такие копыты, такую тонкость
кости ноги, такой постанов шеи, главное, такую
кость головы, глаз — большой, черный и светлый, и такие породистые комки жил около головы и шеи, и тонкую шкуру и волос.
Марья Константиновна усадила ее,
дала кофе, накормила сдобными булками, потом показала ей фотографии своих бывших воспитанниц — барышень Гаратынских, которые уже повыходили замуж, показала также экзаменационные отметки Кати и
Кости; отметки были очень хорошие, но чтобы они показались еще лучше, она со вздохом пожаловалась на то, как трудно теперь учиться в гимназии…
Великолепие этой комнаты, с зеркалами в рамах слоновой
кости, мраморной облицовкой окон, резной, затейливой мебелью, цветной шелк, улыбки красоты в сияющих золотом и голубой
далью картинах, ноги Дюрока, ступающие по мехам и коврам, — все это было чрезмерно для меня, оно утомляло.
Охоня часто плакала, когда ребята на улице ей проходу не
давали: и раскосая, и черная, и киргизская
кость.
И
кость отпала. В руках у Демьяна Лукича осталось то, что было девичьей ногой. Лохмы мяса,
кости! Все это отбросили в сторону, и на столе оказалась девушка, как будто укороченная на треть, с оттянутой в сторону культей. «Еще, еще немножко… не умирай, — вдохновенно думал я, — потерпи до палаты,
дай мне выскочить благополучно из этого ужасного случая моей жизни».
Хотя снег, дождь и все то, чему даже имени не бывает, когда разыграется вьюга и хмара под петербургским ноябрьским небом, разом вдруг атаковали и без того убитого несчастиями господина Голядкина, не
давая ему ни малейшей пощады и отдыха, пронимая его до
костей, залепляя глаза, продувая со всех сторон, сбивая с пути и с последнего толка, хоть все это разом опрокинулось на господина Голядкина, как бы нарочно сообщась и согласясь со всеми врагами его отработать ему денек, вечерок и ночку на славу, — несмотря на все это, господин Голядкин остался почти нечувствителен к этому последнему доказательству гонения судьбы: так сильно потрясло и поразило его все происшедшее с ним несколько минут назад у господина статского советника Берендеева!
Небольшой город Крылов получил официально имя Новогеоргиевска со времени поступления в него полкового штаба Военного Ордена полка. Широкая, особенно в весенний разлив, река Тясьмин, впадающая в Днепр и дозволяющая грузить большие барки,
давала возможность местным купцам, промышлявшим большею частию убоем скота для саловарен, производить значительный торг салом,
костями и шкурами. Зажиточные купцы, большей частью раскольники, держали свои калитки на запоре и ни в какое общение с военными не входили.
— А теперь ступай и ты, Алексей Иванович. Осталось час с небольшим — хочу прилечь,
кости болят. Не взыщи на мне, старой дуре. Теперь уж не буду молодых обвинять в легкомыслии, да и того несчастного, генерала-то вашего, тоже грешно мне теперь обвинять. Денег я ему все-таки не
дам, как он хочет, потому — уж совсем он, на мой взгляд, глупехонек, только и я, старая дура, не умнее его. Подлинно, Бог и на старости взыщет и накажет гордыню. Ну, прощай. Марфуша, подыми меня.
Варвара Александровна,
дама лет около тридцати, действительно была хорошенькая; по крайней мере имела очень нежные черты лица, прекрасные и чисто небесного цвета голубые глаза; но главное — она владела удивительно маленькой и как бы совершенно без
костей ручкою и таковыми же ножками.
Потом
дадут ногу большого, жирнейшего гуся или индюка: грызи зубами, обгрызывай
кость до последнего, а жир — верите ли? так и течет по рукам; когда не успеешь обсосать тут же рук, то и на платье потечет, особливо если нянька, обязанная утирать нам рот, зазевается.
Филицата. Смирный он, смирный, ты не беспокойся. А уж я тебе за это сама послужу.
Дай ему поглодать чего-нибудь, а уснет — где пришлось: солдатская
кость, к перинам непривычен.(Подходит к окну.) Сила Ерофеич, войдите в комнату! (Зыбкиной.) Сила Ерофеич его зовут-то. Сын-то у тебя где?
— Что же вы-то смотрите… а?! — кричал мне Флегонт Флегонтович, взмостившись на алеуте верхом. — Ах, подлец… ах, разбойник! Спирька, не
давай ему на четыре
кости вставать… не
дав…
Камнем упал чорт на плотину. Если бы не мягкий узел, то, пожалуй, Янкелю не собрать бы и
костей. Потом оба сразу вскочили на ноги и
давай опять галдеть.
Дядя Никон. Ты, Анашка, меня, значит, в Питер возьми, ей-богу, так! Потому самому… я те все документы представить могу. Меня, может, токмо што в деревне родили, а в Питере крестили, — верно! Теперь барин мне, значит, говорит: «Никашка, говорит, пошто ты, старый пес, свои старые
кости в заделье ломаешь, — шел бы в Питер». «
Давайте, говорю, ваше высокородие, тысячу целковых; а какой я теперича человек, значит, без денег… какие артикулы могу представить али фасоны эти самые… и не могу».
— Можно
дать ему
кость? — И когда она утвердительно кивнула головой, он спросил приветливо: — Вы давно изволили приехать в Ялту?
— Это, — говорит, — во-первых, пустые предрассудки, и если кто-нибудь может подарить мне жемчужину, которую княгиня Юсупова купила у Горгубуса, то я ее сейчас возьму. Я, сударыня, тоже в свое время эти тонкости проходил, и знаю, чего нельзя дарить. Девушке нельзя дарить бирюзы, потому что бирюза, по понятиям персов, есть
кости людей, умерших от любви, а замужним
дамам нельзя дарить аметиста avec flèches d’Amour, [со стрелами Амура (франц.).] но тем не мене я пробовал дарить такие аметисты, и
дамы брали…
Только опамятоваться ему не
дали, скоро больно рот заткнули кулаком, размять
кости не успел — связали и снова командуют: лежи плашмя вниз носом-то!
И кончалось, как всегда со всем любимым, — слезами: такая хорошая серо-коричневая, немножко черная собака с немножко красными губами украла на кухне
кость и ушла с ней на могилу, чтобы кухарка не отняла, и вдруг какой-то трус Ваня шел мимо и
дал ей сапогом. В ее чудную мокрую морду. У-у-у…
Я не говорю о присутствующих, но все женщины, от мала до велика, ломаки, кривляки, сплетницы, ненавистницы, лгунишки до мозга
костей, суетны, мелочны, безжалостны, логика возмутительная, а что касается вот этой штуки (хлопает себя по лбу), то, извините за откровенность, воробей любому философу в юбке может
дать десять очков вперед!
— Вот так же одна девушка пошла за ягодами, — рассказывал
Костя, — отбилась от партии, да и осталась в лесу ночью одна… Дома ее хватились,
давай искать — целых два дня искали, а на третий — видят, что сидит она на сосне и не откликается. Уцепилась за дерево и сидит… Целых два года была без ума, а уже потом рассказала, как ее леший пугал. Как заухает, как закличет по-ребячьи, как захохочет…